Под пулемётным огнём противника атака захлебнулась, и бойцы побежали назад... Комсорг Рыжаков ухватил одного за шинель, приподнял, словно стараясь вытряхнуть из глаз солдата этот дикий ужас, и закричал ему в лицо: «Куда ты?!» Рядовой осел на землю и стал приходить в себя...
Юлия ЯГНЕШКО
«Я на пять дней старше Советского Союза! - улыбается Сафрон Елизарович Рыжаков, когда его спрашивают о возрасте. - Родился 26 декабря 1922 года, а Союз образовали только 30-го числа. А родина моя - Забайкалье, деревня Воскресенка в Читинской области».
В пехоте все годятся
В крестьянской семье Елизара Николаевича и Дарьи Потаповны Рыжаковых родилось пятеро детей.
Отец иногда подрабатывал извозом: возил на своей лошадке хлеб для работников прииска, какие-то другие поклажи.
В 1920-х попытались было создать в Воскресенке колхоз, но через полгода он развалился, и люди снова принялись «единоличничать», пока не началась всеобщая коллективизация.
«В июне 1941 года я заканчивал десятилетку, - рассказывает Сафрон Рыжаков. - 23 числа мы должны были сдавать последний экзамен. В тот день и узнали, что началась война. Немного поработал молотобойцем в промысловой артели, а осенью получил повестку в армию».
На медкомиссии в военкомате врач хлопнул его по плечу:
- Давай-ка в пехотное училище на миномётное отделение.
Парень-то видный - здоровый, рослый.
Уже в училище медики выяснили, что не проходит Рыжаков по зрению. Снова хлопнули его по плечу:
- Поезжай домой.
Но весной 1942-го Сафрону опять вручили повестку - на передовую, в пехоту. Туда подходили все.
Провожая на фронт, мама протянула ему нательный крестик.
- Я же комсомолец, - покачал головой парень. - Нельзя мне этого...
- Ладно, - согласилась Дарья Потаповна, утирая слёзы. - Но как сядешь в машину, ни в коем случае не оборачивайся.
Так он и сделал.
Приказы не обсуждают
Новобранца Рыжакова отправили на маньчжурскую границу, где определили связистом во взвод управления артиллерийской батареи. Первый приказ - укрепить рубежи страны. И ребята отправились строить дзоты. В свою казарму уже не вернулись: в июле 1942-го их привезли на станцию, где они получили короткую команду «По вагонам!» и эшелон двинулся к Сталинграду.
«Когда подъезжали, нас постоянно бомбили, - вспоминает Сафрон Елизарович. - Старшина где-то раздобыл мешок отрубей. Ими, варёно-несолёными, мы и завтракали перед переправой через Дон. И там сразу в бой. Потом в полях у станицы Клетская, как раз в наших окопах, снимали фильм «Они сражались за Родину».
Сначала наша дивизия отбросила врага километров на пять. Потом немцы пошли в контрнаступление. Тогда на наблюдательном пункте и погиб комвзвода».
- Рыжаков! Архипов! Нужно вынести лейтенанта, - приказал комбат.
- Там же уже танки..., - протянул Лёнька.
Но на фронте приказы не обсуждают.
Укрываясь от пуль и осколков, ребята побежали за командиром. Вытащили его из окопа, уложили на плащ-палатку и так же бегом назад. Потом похоронили и стали догонять свои отступающие части. А когда догнали, Рыжакова без всякого кандидатского стажа приняли в коммунисты.
Стало немцам не до песен
Два месяца наша 21-я армия то теряла свои позиции, то отбивала обратно.
«Поля были усеяны телами погибших, - говорит Сафрон Елизарович. - Много солдат в голубых мундирах. Это итальянцы. Были ещё румыны и венгры.
Знаете, когда немцы вышли к Волге, они даже песню такую пели: «Вольга, Вольга, либер мутер». Наша Волга мать им родная... Но 19 ноября 1942 года советские войска пошли в наступление. Гитлеровцев взяли в кольцо, а мы должны были не дать остальным силам противника деблокировать его. И тут им стало уже не до песен».
«Рота! За мной!»
К февралю 1943 года Сафрона назначили агитатором роты, а затем замкомроты по политчасти.
«Парторг — не только тот, кто проводит митинги, но и поднимает людей в атаку, а значит, сам идёт впереди. Помню, перед боями за Харьков форсировали мы Северский Донец (это правый приток Дона, - авт.). Половина солдат плавать не умеет, да ещё на каждом навешены ППШ, диски к нему, гранаты, противогаз...
Я говорю командиру: пойду первым, посмотрю глубину, на другом берегу закреплю телефонный кабель, а ребята потом переберутся по нему. Времени нет, отвечает. И дал команду на форсирование».
Сафрон прыгнул в воду и уже через несколько метров окунулся с головой. Его подхватило течением и стало сносить. А тут ещё и фашисты начали стрелять.
- Тону! - кричит кто-то. - Помоги!
- Бросай оружие! - приказал Рыжаков, сам еле удерживая свой ППШ.
«Когда я в третий раз ушёл под воду, в голове пронеслась мысль - всё, конец. «Мама, помоги!» - то ли подумал, то ли в голос сказал. И тут же почувствовал ногами дно. Выбрался на берег. Со мной из всего взвода ещё четверо всего... Оружие только у меня. Тут снаряд разорвался. Соседа убило, а меня ранило осколком в ногу. Так и повоевали».
Освобождая Украину, наши войска с боем брали каждое село, а в октябре 1943-го начали ожесточённый штурм Запорожья.
«Пройдём метров 150, а немцы нас положат, - вспоминает Сафрон Елизарович. - Потом снова в атаку. В тот день я четыре раза поднимал роту. Ранило меня в левую руку. Но ранение лёгкое. Сам перевязал и опять вперёд».
За те бои Сафрон и получил самую высокую солдатскую награду - медаль «За отвагу». Прикрепил её на гимнастёрку рядом с медалью «За оборону Сталинграда». А после форсирования Днепра прибавился ещё и орден Красной Звезды.
В атаку без штанов...
«Случилось это под Запорожьем, - вспоминает ветеран. - Слышим: загудели танки. Приказ - готовиться к отражению атаки. Для танков у нас были бутылки с зажигательной смесью, которые поджигались такими стерженьками-запалами, когда стекло разбивалось.
Но гул затих. Я и пошёл в свой окоп. Сел. И как раз на такую бутылку... Жидкость тут же воспламенилась! И брюки мои тоже! Потушили меня, конечно, но штанины перегорели и отвалились. А других штанов нет! Командир пообещал назавтра, после боя раздобыть... Вот и пришлось мне утром в атаку идти в буквальном смысле без штанов».
На подступах к Рейхстагу
В феврале 1944 года Сафрон окончил курсы политсостава, получил звание младшего лейтенанта и служил в политотделе 8-й гвардейской армии, был комсоргом 120-го гвардейского стрелкового полка.
Армия вошла на территорию Польши. Лейтенант Рыжаков освобождал Лодзь и Познань, а в апреле 1945-го оказался на знаменитых Зееловских высотах под Берлином.
«Эти высоты — километров 60 в глубину сплошных оборонительных сооружений: доты, дзоты, окопы... Плюс сверху «поливает» немецкая авиация. За несколько минут на моих глазах «Мессершмитт» сбил четыре наших самолёта...»
Много чего видел Рыжаков на войне. В городке Кёпеник, откуда до Берлина уже рукой подать, разыскивая батальон, с которым пропала связь, лоб в лоб столкнулся с немецкой разведкой.
«Темень страшная была, - вспоминает Сафрон Елизарович. - Перебрались мы с ребятами через баррикаду, а тут немцы. Я им: «Хенде хох!» И дальше по-немецки приказал бросить оружие. Они и бросили. Мы их арестовали, допросили».
Потом было у него ещё одно осколочное ранение, слава Богу, лёгкое. Подлатали в медпункте и утром снова в строй.
«О том, что Берлин взят, я узнал недалеко от Бранденбургских ворот, - говорит ветеран. - Там встретил и Победу».
(Бранденбургские ворота - архитектурный памятник в центре Берлина в районе Митте, знаменитый символ Германии и её столицы, - авт.)
* * *
В 1956 году майор Сафрон Рыжаков окончил Военно-юридическую академию. Служил следователем в военных прокуратурах в Советской Гавани (Тихоокеанский военный округ), Калининграде и Омске. И отдал военной службе 35 лет жизни, уволившись в запас в 1969 году с должности помощника военного прокурора Омского гарнизона в звании подполковника юстиции.
«Всякие дела мне попадались, - говорит Сафрон Елизарович. - И кража пистолета, и изнасилование, и хищения с военных складов. Плюс сугубо воинские преступления - неповиновение командиру, невыполнение приказа, дезертирство.
Чего только не бывало! Однажды офицер при всех оскорбил солдата. А тот горячий дагестанец. Вспыхнул, снял штаны и всё, что хотел, обидчику и показал... А командир выхватил пистолет и выстрелил. Вот и разбирались, кто виноват. Чтобы привлечь офицера к уголовной ответственности, нужно было получить разрешение министра обороны. Но министр его не дал. Солдата же за оскорбление командира строго осудили. А ему до конца строка службы оставался месяц-другой. Но это армия. Там строго».