Женечка с мамой шли за водой на Большую Невку. Прасковья Даниловна тащила на санках пустую выварку и ведро, а девочка несла детское ведёрко.
- Пить…- раздалось сбоку, и они увидели сидящего на земле мужчину.
Смочив ему губы каплей воды со дна ведра, мама сказала:
- Посидите. Сейчас принесём...
Юлия ЯГНЕШКО
Возвращаясь, они всё поглядывали вперёд. Сидит ли человек? Сидит!
Женечка прибавила шагу, расплёскивая водичку, но радуясь: сейчас дяденька попьёт.
«А он уже мёртвый, - вспоминает Евгения Степановна Рубинштейн. - Мама влила ему глоточек: «Я же обещала...» И закрыла покойнику глаза. Я рассердилась: «Зачем ты? Он же видел небо...» В марте 1942-го мне не было и пяти лет. Ничего я не понимала...»
Зажигали огоньки
«Я - ленинградка, - говорит наша собеседница. - Родилась в деревне под Псковом, но в 1939-м, когда мне исполнилось 2 года, отец перевёз семью в Ленинград, где устроился в хозбригаду института авиационного приборостроения и ему дали жильё».
Как провожали отца на фронт, не помнит. Запомнилось, как уезжали из квартиры у Пулковских высот в центр города, когда начались обстрелы.
«Мама поставила меня на подоконник. Брат и сестра стояли рядом. Гене 10 лет, а Рае только исполнилось 16.
Мы видели окопы. Казалось, маленькие солдатики из игрушечной коробки брата бегают и зажигают огоньки».
Привезли их на Петроградскую сторону, в 6-метровую комнатку консьержки на улице Рентгена: две кровати, между ними перекладина - столик, этажерка и буржуйка. Одежду развесили на гвоздях по стенам. Так и устроились.
В ритме метронома
8 сентября 1941 года вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады. С нею пришли бомбёжки, холод и голод…
Рая работала операционной сестрой в госпитале. И Женя слышала, как она шёпотом рассказывала маме:
- Перед ампутацией, чтобы приглушить боль, людям дают спирт. Санитарки держат их изо всех сил, а раненые так кричат…
Город жил в ритме метронома, щёлканье которого передавало радио. Если ритм учащался, значит, воздушная тревога, скоро начнут бомбить.
«Первое время мы спускались в бомбоубежище в подвале нашего дома, - рассказывает Евгения Степановна. - Там дежурила санитарка с красным крестом на шапочке. Стоял питьевой бачок с кружкой на цепочке. И всегда плакали дети...»
«Стрелять буду!»
Отец служил на Ленинградском фронте, защищал знаменитую Невскую Дубровку. (Там Степан Парфеньевич Быков заслужил орден Отечественной войны 2 степени.)
Папу ранили, и мама с Женей ходили к нему в госпиталь.
«Он бросил из окна свёрточек, - рассказывает Евгения Степановна. - Кусочек сахара и горбушку. Я полезла через решётку, а караульный как рявкнет: «Стой! Стрелять буду!» Боже... Я замерла и жду. Но мама сказала: «Беги-беги. Дядя шутит».
После госпиталя папа служил уже в строительной части. Ещё раз был ранен. Часто писал. Его треугольнички я хранила в особом сундучке. Но сундучок пропал при переезде. Грузчики решили, что там особые ценности... Так и было».
Съели кошек...
Маме трижды предлагали эвакуироваться, но она отказывалась. Слишком часто гибли эшелоны, а потом и машины на Дороге жизни. Поэтому с детьми и осталась в блокаде.
«Воды, света, канализации, отопления не было, - вспоминает Евгения Степановна. - Буржуйку топили мебелью из пустых квартир. И очень её экономили.
Мама с Раей получали рабочие карточки, мы с братом — детские. Нам давали рыбий жир. Мама размачивала хлебные корочки, добавляла его и делала такой суп. Если в госпитальной столовой Рае отдавали очистки, их тоже клали.
Но спасли нас Бадаевские продовольственные склады. Они сгорели ещё в сентябре. Людям разрешили брать, что осталось. Мама принесла миску расплавленного сахара и пару мешочков опалённой коричневой муки. Из неё варили киселёк. А сахарный комок просто лизали. Хватило на три месяца.
Голод - это… Люди съели всё.
Кошек, крыс и ворон тоже.
У нас с братом развилась дистрофия. Мы не вставали с кроватей. Уходя, мама укрывала нас, клала в ноги по кирпичу, раскалённому в буржуйке, ставила банку с водой и давала дуранду. Это выжатый жмых от подсолнечника. Мы лежали и сосали его.
Но в феврале 1942 года Гена умер от воспаления лёгких.
Мама надела на него костюмчик, завернула в покрывало, оставив только личико… Тесёмками привязала к саночкам и они с сестрой повезли его в морг.
Похоронить самим не дали. Бросили в общую кучу… Теперь он на Пискарёвском кладбище. На плите его имени нет. Написано «1942». Эта цифра одна на всю братскую могилу».
Грохот по мостовой
«Мне так хотелось мстить фашистам! - вспоминает Евгения Степановна. - За папу, за Геночку!.. За голод и страх... За то, что мы буквально спотыкались о мёртвых...»
Немцев она увидела летом 1944-го. Однажды утром на улице загрохотало. Женечка подскочила к окну и увидела: их ведут под конвоем, а они гремят по мостовой деревянными колодками.
И ей стало их жаль.
«Немцы восстанавливали разрушенный дом, а мы играли под его забором, - говорит наша собеседница. - Как-то доска отодвинулась, немец подозвал меня и я пролезла за ограждение. Он показал фотографию своей семьи. Ткнул в девочку, мою ровесницу, с такими же косичками. Потом изобразил будто курит и ест. Я поняла. И принесла ему отцовскую махорку. Отцу после ранения врачи запретили курить. И еды отнесла.
Однажды доска опять отодвинулась и этот человек протянул мне игрушку: между двумя палочками на верёвочках кувыркался человечек. Это была моя единственная кукла в жизни. И весь двор ею играл».
И яблони цвели
Утром 9 мая 1945 года мама нарядила Женечку в новое платье и велела бежать на площадь Льва Толстого:
- Запоминай всё. Это очень важно!
И она побежала, пробираясь сквозь толпу, уворачиваясь от военных машин.
Люди смеялись, бросали солдатам цветущие яблоневые веточки. А те соскакивали с грузовиков, обнимали всех, кружили и девушек и старушек под музыку из громкоговорителей.
Навсегда в память врезались и другие дни.
Вот с фронта вернулся отец... Гагарин полетел в космос...
«Я училась в санитарно-гигиеническом мединституте. Мы препарировали лягушек. Преподавательница ушла в лаборантскую, а ребята давай жарить лапки на спиртовках. И вдруг в лаборантской радио заработало на всю мощность, преподавательница вбежала к нам: «Ребята! Человек в космосе!»
Прямо в белых халатах мы пошли на Дворцовую площадь. Чтобы все видели, что медики пришли.
А в 1963 году мы встречали Фиделя Кастро, когда он проезжал в кабриолете «ЗИС» по Кировскому проспекту».
Или вот учения в Балтийске, куда в 1965-м её привёз муж, офицер военно-морского флота Михаил Рубинштейн.
«Провожу индикацию отравляющих веществ, - поясняет Евгения Степановна, разглядывая своё фото в противогазе. - Я работала в особом противоэпидемическом отделе санитарно-гигиенической лаборатории ВМФ. Мы исследовали воду с кораблей, продукты, а когда приезжал председатель Совета Министров СССР Косыгин (тогда Балтфлот наградили вторым орденом Красного Знамени), то исследовали его еду».
И, конечно, помнит телефонный звонок в Пражскую весну 1968-го.
«Мне сказали собрать вещи мужа и привезти ему на службу. Бегу с чемоданчиком, качу сына в коляске и не знаю, куда его отправляют, вернётся ли...»
* * *
С 1974 года Евгения Степановна работала в подростковом кабинете поликлиники №3 (на ул. Генделя), отдала этой службе 26 лет.
«Подростковый организм сильно отличается от взрослого. Одна эндокринология чего стоит. Мы наблюдали за 15-18-летними ребятами. Ввели ежегодные осмотры в школах и техникумах района - кулинарном, торговом и строительном. Ребят обследовали хирург, окулист, ЛОР, невропатолог, терапевт.
Плюс осмотры для профориентации и призывников. Говорили с молодёжью о вреде курения и алкоголя. Отдельно работали с девушками, чтобы предупреждать раннюю и нежелательную беременность. В общем, работали на профилактику».
А в родном Ленинграде Евгения Степановна побывала с «Поездом памяти»:
- Уже давно, - вздыхает она. - Но экскурсию слушать не могла. Как завыл сигнал тревоги, застучал метроном, я сразу в слёзы...