Говорившая со смертью

Отец Маши Шереметьевой работал крепильщиком в забое на донбасской шахте в Макеевке. А мама, Мария Калинична, - ламповщицей. Заправляла бензином лампы шахтёров и следила, чтобы дверцы были накрепко закрыты. Одна искра под землёй — и взрыв метана. Да что шахтёрам? Открывали и прикуривали... 

Деда Калину Маша не помнила. А вот деда Сашу - отлично. Это он однажды ночью укутал её и вынес на улицу. Там было полно людей, они кричали, плакали и даже стреляли в воздух. Громко выла сирена на шахте, а шофёр главного инженера то и дело жал на клаксон машины. 

Трёхлетней Машеньке было любопытно, но сильно мёрзли ножки, высунувшиеся из-под шубы. 

- Дедуля, холодно...

И дедушка унёс её греться. А утром объяснил, что умер Ленин.

В 1939 году, закончив фельдшерско-акушерскую школу, Маша устроилась на работу в здравпункт Макеевки. А следующей весной уехала в Западную Украину, в посёлок Торчин, что почти на границе с Польшей.

После работы в здравпункте по поручению райкома комсомола Маша занималась с молодёжью. И утром 22 июня 1941 года повела ребят в поход на велосипедах.

«Только выехали за город, как появился самолёт и начал бомбить машины на дороге, - вспоминает Мария Александровна. - Мы развернулись и обратно. В райкоме уже паковали документы. А около полудня Торчин стали страшно бомбить».

С началом войны все медики должны были явиться в военкомат. Пошла и Маша. Их погрузили на машину и отвезли в Луцк, где обмундировали, вооружили и отправили в воинскую часть.

Что только не пришлось увидеть Маше Шереметьевой в первые дни войны. Будучи фельдшером отделения самоходной дивизии, после боя она вместе с санитарами собирала раненых и убитых. 

«Мы находили обезображенные тела — с выколотыми глазами, с вырезанными на лбах звёздами, - говорит Мария Александровна.  - То ли фашисты, то ли бандеровцы... Хоронить старались, как положено. Чтобы руки и ноги были рядом с телами... Только собрали в воронку, а тут снаряд как ухнул. Тогда уж сложили, что осталось...»

Раненых отправляли на станцию, откуда эшелон должен был везти их в госпиталь. Да только госпитали ещё не успели развернуть. Везти некуда! Машинист отцепил паровоз и уехал, а эшелон с ранеными так и остался...

А 8 июля чуть не похоронили Машу. Девушку ранило в плечо и она потеряла много крови. Нашли Марию без сознания. И понесли хоронить.

- Кажется, живая, - сказал парень, тащивший её на плечах, да никто не обратил внимания.

У самой ямы решили немного причесать и умыть. Плеснули водой в лицо, а она и очнулась!

«Нас везли в эшелоне, а по дорогам в тыл шли беженцы, - вспоминает Мария Александровна. - Как налетит он, гад, все попадали. Потом кто встанет, кто лежит, а кто рядом сидит плачет... Потому не могла я на фронте раненых фашистов перевязывать. Как гляну, так и вспомню все их издевательства над нашими людьми...»

Через два месяца Марию выписали из эвакогоспиталя. Отправили в Приволжский военный округ, фельдшером запасного стрелкового полка.

В Саратове собрали маршевую роту, а Маше приказано было её сопровождать. До самого Сталинграда.

- Дочка, ты ж там пригляди за моим, - подошла одна женщина, провожавшая мужа. - Помоги, если что, не бросай! 

За нею потянулась целая вереница. Маша только молча кивала головой. 

А через несколько месяцев многие из этих женщин получили от Марии письма. И узнали, что мужья их погибли, храбро сражаясь за Сталинград…

Комбат за письма отругал. Нельзя писать от имени командира роты! Его подпись она больше не ставила, но писать не бросила.

- Маша, иди, - звали её к землянке подруги. - Твои селяне пришли!

Однажды один раненый поинтересовался, о ком это они. Маша объяснила: о солдатах, которые писать не умеют. Раненый тот оказался профессором и так отчитал девушек, что таких комментариев они себе больше не позволяли.

«Много было неграмотных, но какой был народ! - говорит Мария Александровна. - Я с парнями не дружила. На девушку в армии, знаете, как смотрят... Да и вообще отношение к мужчинам у меня было не лучшее. Женятся по нескольку раз, детей бросают. А там, под Сталинградом, я увидела, как один идёт против немецкого танка! С одной гранатой в руке идёт... И за собой других ведёт. Не было там трясогузов! И сколько полегло... Вода в Волге действительно была иногда розовой от крови...»

Немцы обстреливали так, что к реке было не подступиться. Вода рядом, а раненые измучены жаждой! Тогда и решилась собрать для них дождевую воду. Обеззаразила, как придумала, попробовала сама. Вроде ничего. И вдоволь напоила солдат.

Узнав об этом, комбат рассердился. А если массовое отравление?! Это же трибунал!

- Погибнет хоть один - напишу рапорт!

Солдаты хором:

- Не надо, товарищ комбат! Мы умрём, но против неё слова не скажем.

Но всё обошлось.

Обязанность фельдшера простая — перевязать, оказать первую помощь, отправить в медсанбат. Из-под пуль раненых вытаскивали санитары. Но после тяжёлого боя, атаки, Маша тоже выносила.

«Тащу я однажды большого мужчину, - невысокая Мария Александровна даже поднимает руки, чтобы показать, какой он был. - Ему ноги оторвало. Тащу, а он плачет. «Что?» - спрашиваю. А он: «Ну как же... Я здоровый, как скотина, а девчонка меня тащит...»

Давно кончился бой, ночь, а оттуда, с нейтральной полосы, кричат:

- Санитары!.. Санитары, вашу мать!..

И надо снова идти...

Однажды Маша не выдержала:

- Что ж ты делаешь?!

Санитар Петрович обернулся. Ему что ли? Вроде нет.

- Я вытащила семь человек, - продолжала Мария, обращаясь к кому-то невидимому. - Семь!!! Каждого перевязала, водичкой напоила, уложила. Ну, возьми одного, а эти шестеро пусть дальше идут! Что же они умирают один за другим?!

Петрович покачал головой:

- Маша, грех это - со смертью разговаривать.

Когда немцев выгнали с Украины, пришло первое письмо из дома. Мама писала, что фашисты угнали в Германию её младшего брата. 

Грише было тогда только 9 лет.

Некоторые возвращались. Вот Костя Пономарёв вернулся, правда, без ноги. Рассказал, как их гнали. Почти не кормили. Люди ели какие-то листья, а пили из лужи... 

А однажды вдруг немцы наварили супа, разрешили всем есть, сколько хочешь! Люди набросились на еду. И стали умирать. Идут и падают... Выжили только те, кого вывернуло наизнанку.

(Потом подсчитали, что это «угощение» совпало с наступлением наших войск под Сталинградом. Мария Александровна уверена, что так страшно фашисты отомстили за свои потери...)

Что случилось с Гришей, паренёк не знал.

Написала мама и о дяде Васе. Его немцы арестовали за помощь партизанам. Расстрела он дожидаться не стал, повесился... Другой дядя вместе с женой погиб в эшелоне, когда эвакуировали его завод…

Под Сталинградом Машу снова ранило. Осколок угодил в позвоночник. Но она пошла на поправку, только врачи навсегда запретили петь и кричать. Поэтому Мария Александровна, рассказывая о своей жизни, о боях, нет-нет и ударит кулаком по столу. И сразу просит не обижаться. Это она так «повышает голос».

После госпиталя, в конце 1944 года, Маша попала на 3 Белорусский фронт, фельдшером санроты 112 стрелкового полка.

«Однажды мы освобождали какой-то город в Белоруссии... Нет, названия не помню... Два дня не могли взять, пока танкисты не помогли. Так вот там мы нашли людей. Фашисты несколько дней  держали их в болоте. Комары и мошкара так их разъели... Мы их перевязали. И я отдала свой сахар. Я его не любила, складывала в мешочек. Тогда и пригодился. Помню, мальчик взял кусочек и долго так смотрел. Не знал, что это такое».

... Младший лейтенант медицинской службы Шереметьева дошла до Берлина. Была и у стен Рейхстага, но расписываться не стала. («Чтоб моя фамилия на этом фашистском сарае была?!») 

А Победу праздновала уже вечером 8 мая.

«Солдаты бросали в Эльбу бутылки водки и шампанского и расстреливали их. А потом я вышла замуж. Капитан Илья Мельцер был начальником штаба дивизиона нашего гаубичного полка. Сыграли полковую свадьбу. Потом наш полк перевели в Белоруссию, а в 1947 году мы с мужем приехали в Кёнигсберг. В то лето город как раз переименовали в Калининград».